Из сборника Анатолия Порохина "Русские стихи"

НОЧНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ

Рождение в Духе

Детство мое прошло среди вологодских лесов, тогда они еще были в силе. И самое незабываемое впечатление детства —восход Солнца на Ивановском озере. Я сидел на переверну¬той лодке и завороженный дивной картиной забыл обо всем и только смотрел и смотрел на нежно-малиновое Солнце. Оно было таким большим и красивым, что осталось в памяти на всю жизнь. Как и лосиха с лосенком, купавшиеся в озере на заре, и я видел, как мать мыла своего детеныша, а тот бла¬женно жмурился, совсем как ребенок.
Но топор цивилизации, попавший в недобрые руки злых и бессердечных людей, крушил все налево и направо, и от бы¬лой красоты русской природы остались жалкие лохмотья. И те немногие уголки в моих родных краях уцелевшие чудом, я особенно люблю, жалею и вспоминаю в трудные минуты. Но о них я еще расскажу, а теперь о том, что случилось недавно.
Конец октября. Я шел по ночному городу, мечтая о горя¬чем чае и теплой постели. Было холодно, я поднял воротник и зашагал быстрее. И вдруг... я почувствовал, что меня... нет. Хотя я, наверное, был, если чувствовал это. Но я перестал ощущать свое тело! На Земле меня не было. Осталось лишь, страшное но и сладкое чувство — я растворился во Вселен¬ной! Я был во» Всем и Все было во мне. Помню, я что-то про¬изнес, но опять же чувствовал, что говорю не я, а Вечность, которая поглотила меня.
Когда я снова ощутил себя, то долго глядел на ночное не¬бо, ничего не понимая. Надо сказать, что все это произошло в одно мгновение, но оно (как я догадался после) дороже мно¬гих лет жизни.
Ко мне пришло понимание того, что тело мое — Ничто, что отдавать ему всю жизнь — самая страшная ошибка, а может быть, и преступление. Преступление против Вечности! И теперь я уже ни с кем не спорю о том, что пер¬вично, для меня этот вопрос решен. Может, это и было моим вторым рождением, истинным рождением в Духе? И потом, придя в свою келью, я зажег три свечи перед иконой Богоро¬дицы и долго стоял и молчал.
Три свечки в тишине горят перед иконою
В печали неземной Пречистой Девы лик.
И по-земному к ней головкою младенческой
Ее Бессмертный Сын с любовию приник.
«Перестань мусорить словами», — кто-то произнес во мне. «Но от этого так трудно отвыкнуть», — возразил я. «Полюби одиночество, оно спасет тебя». Я помолился, задул свечи, на¬пился чаю и заснул скорым и безмятежным сном ребенка.

Озарение

Июньская ночь. Набродившись с удочкой по родным бере¬гам Ёмбы, я сижу на бревне и пью чай. Тихо. Хорошо. Кажет¬ся, больше ничего и не надо. Вот так бы сидеть у костра и смотреть на реку и лес, на нежную зелень торчащей из воды осоки и ни о чем не думать.
А мысли плывут одна за другой, но они не в тягость мне.
Однако пока я пил чай, прошло более часа и небеса про¬светлели. «Пора начинать ловлю», — подумал я. Но что-то удерживало меня на месте. Я посмотрел за реку и увидел сквозь кусты краешек Солнца. Восход Солнца, что еще мо¬жет быть торжественней и значительней в земной жизни? И чем выше оно поднималось, тем более неизъяснимая радость наполняла душу мою.
Пробуждалось все и вся. Заголосили птицы в прибреж¬ных кустах, заиграла рыба в реке, утка с утятами закружи¬лась в заводи; утята то и дело ныряли и дурачились как мог¬ли. Выскочил заяц, на берег, встал и захлопал ушами. Уви¬дел меня и удрал обратно в лес.
Солнце еще не поднялось высоко, а. прикрытое ветками ольхи и черемухи, оно дрожало в мареве утренней прохлады, как в текучем хрустале, и ветки с любовию гладили по довер¬чиво-близкому лику его. Все живое, радуясь, тянулось к нему. Каждая тварь, каждая травинка в ликующем хоре жизни сла¬вила невидимого Творца, и ничто не нарушало Воли Его и гармонии Им сотворенной. И вот Солнце поднялось над ле¬сом, такое же невыразимо-красивое, как в детстве. Большая черная птица влетела в его малиновый круг и кажется замер¬ла на мгновение.
Благоговение и трепет перед таинственным и не¬постижимым миром охватили меня. Я не умом, а сердцем уразумел, что должен выбросить и топор и ружье и все, что губит эту красоту и только ходить по Земле и радоваться то¬му, что Бог дал мне жизнь и благодарить Его за нее.
Но как подумаешь о том, что люди, словно непонятные са¬мим себе чудовища, пожирая на своем пути все, что еще можно пожрать, уничтожая не принадлежащее им, и не ду¬мают остановить безумие свое, становится страшно и стыдно. За себя, за всех, за то, что принадлежишь к роду человеческо-му. И не хочется идти обратно к людям. И я начинаю любить одиночество.

Смирись, гордый человек!

На исходе августа ночи стояли теплые и тихие. И одну из них я провел у Сосновой Курьи. К этому месту я привязан ду¬шой с детства. Добравшись до него в сумерках, я сбрасываю котомку и подхожу к старой могучей сосне, что нависла над Курьей, и говорю ей: «Здравствуй! Как долго я не видел те¬бя». Я глажу ее шершавую кожу, и она в знак приветствия тихо покачивает широкими лапами.
В корявых корнях этой старой сосны
Я чую усталую силу.
Но крепко она на краю крутизны
За берег речной ухватилась.
Когда я долго не вижу ее и скучаю по ней, она чувствует это и словно призрак мерещится мне повсюду. Но сейчас я ле¬жу у костра и смотрю, как обмылок Луны, скользя по темно¬му глянцу небес, очутился под сосновой веткой, и она, кача¬ясь, как будто обметает его. Маленький, он разлил кругом столько света, что все купается в нем. И гривы заречных ле¬сов, то соединяясь, то разбегаясь в разные стороны представ¬ляют фантастическую картину.
Я лежу на пышном моховом ковре и лениво подкидываю сухие сучья в костер. Эти места облюбовали бобры и навали¬ли по берегам столько ив и осин, что о дровах думать не на¬до, только ходи и собирай сучья.
Мне дров приготовили братья-бобры.
Я им благодарен за это.
Не спится. И разве можно заснуть среди такого великоле¬пия? Не надивиться и не налюбоваться. Звезды нынче особен¬но яркие. Вправленные в черную корону ночи, они сияют хо¬лодным зеркальным светом. Тишина. Ее нарушает лишь не¬громкий шум воды на бобровой запруде.
И снова я испытываю знакомое чувство, будто остался я один на всей Земле. Один на один с Вечностью. Это чувство переходит в ощущение своей ничтожности. Кто я? Крохотное, беззащитное, живое Существо, которое уйдет в небытие и ни-кто не вспомнит о нем? Но зачем я? Не для того ли только, чтоб и перед уходом поразиться грозному величию мирозда¬ния? И разве свободен я, если зависим даже от дуновения ветра?
И снова всем существом я чувствую во Всем присутствие Божественной Силы, перед которой я должен смиренно пре¬клонить свою неразумную голову. Иначе жизнь теряет смысл. И я кричу в ночь: «Смирись, гордый человек! Смирись со сво¬ей несвободой! Упади на колени перед тайною этого мира, и в этом спасение твое и потомков твоих!».

1 января 1991 г.