Из сборника Анатолия Порохина "Русские стихи"

НОЧЬ В НЕНОКСЕ
В эту ночь, сырую и холодную
Я стоял у храма на холме.
И представил Родину свободною
Я в своем мечтательном уме.
Но смотря на головы седые
Ненокских бревенчатых церквей,
Я пойму, что стоит быть России
Матерью безбожных сыновей.
И пойму, свободы человеческой
Не видать, коль Бог ее не даст.
Только Он любовию Отеческой
От земных оков избавит нас.
И нежданно, как знаменье тайное
Для моей ослабленной земли,
Оглашая криком тьму бескрайнюю
Пролетят над храмом журавли.
И они, пронзительно курлыкая,
Чудилось, несут благую весть,
Что у этих мест судьба великая,
Что Святая Русь сокрыта здесь.
Но молчит до срока древний колокол.
И земля забылась в чутком сне.
И летят во тьме небесным волоком
Журавли, не видимые мне.

20 сентября 1991 г.

ПОХОРОНЫ
Он еле ноги волочил
И нос имел с отливом красным.
Он жизнь для жизни получил,
Но небеса коптил напрасно.
Он с юных лет в вине тонул,
Забыв отца и мать старуху.
И ноги пьяным протянул
Земля, ему ты будешь пухом?
Его зарыли, торопясь.
Крест прилепили на могилку.
Всплакнули, Богу не молясь,
И распечатали бутылку.
За ней вторую, чтобы всем
За упокой души досталось.
А по округе между тем
Гроза ударить собиралась.
Метнула молнию она,
И небо с треском развалила.
Но люди выпили вина.
Теперь и смерть их не страшила.
Они вернулись в старый дом,
Стянули мокрые одежды,
Уселись дружно за столом
И стали пить, как пили прежде.
И вот уже гармонь ревет:
«Когда б имел златые горы...»
Кто спит, кто пляшет, кто орет,
Что все кругом скоты и воры.
И все крутилось колесом
И полоскалось в винном море
Рыдали только мать с отцом,
А остальным — какое горе?
А по кладбищу ливень бил,
И ветер дул с такою силой,
Что ненадежный крест свалил
С недавно вырытой могилы.
И мать увидела во сне
Любой грозы страшней стихию:
Как всю измокшую в вине
Под крест сынка несло Россию.

1 апреля 1988 г.

ВОСПОМИНАНИЕ
Шумит пурга ночная.
Огарочек свечной
Горит, напоминая,
Мне о судьбе одной.
Я не забыл Андрюшу —
Невинного юнца.
Ему сломали душу
Четыре подлеца.
Начальник — плут известный
И трое подпевал,
За то, что парень честный
Ворами их назвал.
За то, что не был пешкой,
Зажатой кулаком,
Они его с усмешкой
Упрятали в дурдом.
А там психиатрия,
Ей ошибаться грех.
Пиши — шизофрения,
Она почти у всех.
Не выдержал Андрюха:
Вы что: «Да я здоров...»
Но души стали глухи
У наших докторов.
Они не слышат боли.
Все понято у них:
Кто пьет, тот алкоголик,
Кто правду ищет — псих.
Так юноша прекрасный,
Едва начавший жить,
В обители ужасной
Отныне будет гнить.
Где пропадут порывы
Его души живой,
И в язвах и нарывах
Он век окончит свой.
Я помню: смугл и тонок,
Он плакал горячо,
Как маленький ребенок,
Уткнувшись мне в плечо.
И вдруг, он сжал мне руки
И прошептал: «Ответь,
За что такие муки
Я должен здесь терпеть?»
Его глаза горели
Еще земным огнем.
Но ангелы уж пели
На небе песнь о нем.
Я думал: «Небесами
Спасается душа».
И зряшными словами
Парнишку утешал.
А он не плакал боле.
Был отрешенно тих.
И вдруг: «Послушай, Толя,
Тебе прочту я стих.
Он про кораблик звонкий...»
Я слушал и ревел.
И гладил, как ягненка,
Его по голове.
Я вышел из больницы,
А он остался в ней.
С тех пор и стал молиться
Я в храме за людей.
И отыскав дорогу
К Небесному Крыльцу,
Я возвращаюсь к Богу,
Как блудный сын к отцу.
Пурга шуметь устала.
Огарочек погас.
И свечка запропала
И кончился рассказ.
И виснет мир смердящий
Над краем бытия.
И я молюсь все чаще
За всех и за себя.

1989—1992 гг.

***
Я не буду петь по-новому.
Я по-старому спою.
В песнях миру нездоровому
Исцеления молю.
И сказал я маме:
«Маменька, Надо Русь и мир спасать.
Поднимусь я завтра раненько —
Ехать в Сергиев Посад.
Гибнет мир без милосердия.
Зло и боль узлом сплелись.
У мощей святого Сергия
Все пути мои сошлись.
Там, где ангелы незримые
Охраняют дух святой...»
Тихо молвила родимая:
«Поезжай, Господь с тобой».

Осень 1989 г.

***
Я называл себя пророком.
Я к милосердию взывал.
И вдруг, я вспомнил, как жестоко
Котенка с кошкой убивал.
Они своею жизнью жили,
А я собою занят был.
Но их убить меня просили
И я им головы разбил.
Потом отнес я на помойку
Их бездыханные тела,
И завалился спать на койку.
И ночь спокойною была.
Я не считал себя подонком.
Я понял это в тридцать лет:
Ведь я же мать убил с ребенком...
Какой же я тогда поэт?

25 сентября 1987 г.